Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета
Матрена важно качнула главой и сложила руки перевязью на грудях, дав понять, что метод сий лечебный действительно существует и ей, повитухе, знаком.
– Горшок примите мой, отписал государь наш с гонцом Васильчиковым, бо в расход вводить эдаких покорных добрых бояр аз не намерены, а уж блох нижайше прошу изловить в короткий срок и выслать в Москву. Ибо бают доверенные люди, что в Уломской земле самые целебные блохи государства Русского. Это царь, значитца, так псам тем отписал.
Василиса, Извара, Матрена дружно повалились в бока от смеха.
– Лих наш царь!
– Так и надобно с нашим народом, – промолвил высоким от смеха голосом Извара Иванович, – народ-то нынче лукав! Все бы самому лакомиться!
– Получили Васильчиковы указ и горшок, да так и повалились в шубах гонцу в ноги. Мол, смилуйся, добрый человек, как же мы блох изловим и в горшке удержим? Али оне будут сидеть там да дожидаться? На то она и зовется блоха, что скачет, как ошалелая. Может, царь наш батюшка благодетель на клопов согласится? Гонец аж кровью налился. Да вы что, молвит, псы, может, ищо тараканов государю отправите от щедрот ваших?! Так-то вы на милость его отеческую отвечаете? Алексей Михайлович живота своего на вас не щадит, а вы блох пожалели? Васильчиковы переглянулись, за шеи подержались, да стали золото взамен блох предлагать. Гонец ни в какую! И в тот же час убыл с пустым горшком и докладом Васильчиковых, что блохи в Уломе все перемерли по воле Божьей. А следом оне, Васильчиковы, доверенного человека посылают, чтоб разузнал все доподлинно через своего человека в царских палатах. Тот человек и рассказал, как все было. Подали Алексею Михайловичу пустой горшок. Да еще прилгнули, де-мол, молвили Васильчиковы: «Уломским блохам – царь не указ!» Государь, знамо дело, рассвирепел, аки лев. И молвит грозным гласом, но с болью в душе: «Это как же псы Васильчиковы об народе моем заботятся, если даже блохи у них от бескормицы преставились? Это как же народ мой в Уломе без блох бедствует? Всяко было в землях русских при иных правлениях: хлеба иной раз недоставало, соли. Но чтоб блох?! Али мне за персидскими блохами гонцов за море посылать и там ажиотаж делать? Али так оскудела земля русская, что и насекомого царю для врачевания не сыскать? Повесить Васильчиковых! Но перед тем на правеж и выбить штраф!»
– Ну молодец царь Алексей Михайлович, прижучил воров! – вдарил себя по стегну Извара Иванович.
И жены дружно плеснули по ляжкам.
– А то что же? – грохотал Извара Иванович. – Лих срать, а как царю нужда, так нечего взять?
Феодосья подняла главу и обвела родню блуждающим взглядом. Озирая стол, Феодосья шевелила губами и трепетала бровями. «Чего это смеются все?» Она уж битый час, с тех пор как Мария утащила ея из обеденных хоромов под предлогом плача новорожденного Любима, пребывала в смятении чувств. Любим спал, как заговоренный. Поэтому долго отсутствовать за столом повода не было. И Мария успела лишь нащипать Феодосью за бок да двоицу раз назвать «глупищей» и «дурной девкой».
– Ты чего себя в руках-то не держишь? Али хочешь, чтоб батюшка с Путилой прознали про твою затею на скоморошьи глумы взирать? Хочешь, чтоб догнали оне с людьми скомороший обоз и зарубили всех до одного?
– Мариюшка, да ведь Путила сказал, что убил он скомороха синеглазого! – вцепилась в рукав сродственницы Феодосья.
– Ты слушай более! Мужик насчет баб ети и бийц бить завсегда соврет! Я так полагаю, что облевали оне друг друга матерно вослед и разошлись. Почто скоморохам с тотемским обозом связываться? Чтоб наши мужики медведей ихних наетили?
Мария сыпала матерными лаями, бо была вящее зла на Феодосью.
– А глаза синие?!
– Глаза-а синие! – передразнила Мария. – Подпупи-и-е рыжее! А у кого глаза не синие? Покажи такого! Давай-ка приободрись, а то сейчас ты на образ, как неподоенная! А ежели спросит Путилушка, чего затуманилась, отвечай, что томишься, бо сватают тебя за Юду, а ты боишься мужатицей делаться. Лги чего-нибудь-то, али учить тебя надо?
– Уластила Любима, сразу и присонмился, – медовым голосом пояснила Мария, когда обе оне вернулись в обеденные хоромы.
Золовка посадила Феодосью возле себя и принялась наливать ей меду.
Феодосья колебалась в мыслях, как на мосточках. То виделось ей с горестию, что Истома лежит на снегу в луже крови, неживой, али того хуже, стонет и зовет ее, Феодосью. То Истома лежал так же окровавленный, но в обозе, и глава его хмельная лежала на коленях у голопупой плясавицы. «Ах, блудища!» – шевелила Феодосья губами и с ревностию сжимала дланями шерстяную поневу. Но, наконец, Мариины медовые чарки подействовали в нужном направлении, и Феодосья с облегчением измыслила, что скоморох ея жив-здоров, чего и вам желает. А окровавил брат Путила рыжего кукловода, да и то самую малость. Она судорожно вздохнула, расправила поневу на коленях и подняла главу, бормоча: «А чего же смеются все? Али глумы веселые?»
– Скоро царю батюшке и мышей не допроситься будет с такими-то разбойниками Васильчиковыми? – драматически вопросила Василиса.
Упоминание мышей весьма приободрило Матрену. Она внезапу вспомнила про летучих мышей и наконец-то смогла завладеть всеобщим вниманием.
– А како, Путилушка, не налетали на Москву летучие мыши?
– Какие такие летучие мыши, баба Матрена?
– А вот эдакие, – одернув полавочник под гузном, затеялась баять повитуха. – Налетают те мыши черной стаей прямо с небес и пьют из людей, каким случилось оказаться в полночь на улице, кровушку. Да пищат, да хвостами вьют! Спаси Господи!
– Это ты, Матрена, баснь баешь, – заметил Извара. – А елда в тех краях в стаи не сбивается? Девок не похотствует?
– Зря ты, Извара Иванович, меня, благонравную вдовицу, обижаешь. Мыши те день отсиживаются в пещерах, а како ночь падет, летят кровь пить.
– Да как же оне летят? – окончательно встрепенулась от своих мыслей Феодосья. – Ведь у них крыльев нет? Али мышь подкинешь, так она на землю не свалится?
– А как грешный дух блудодея Орефки над Тотьмой летал? – привела контраргумент Матрена.
Сей пример уел всех присутствующих. Все на время затихли, тыча вилками в миски да бренькая ложками в горшках.
– А како, Путилушка, девки в Москве одеваются? – неожиданно вопросила Феодосья.
– Тьфу! – с нарочитым омерзением ответствовал брат. – Что наводят московские бабы образа! Ну чистые рожи! Как у нас на масленицу чучело малюют, так оне по улицам лызгают. Набелены, набагрянены, начернены! Сами, без мужей, на торжища таскаются, торгуют себе всякую женскую дребедень.
Мария в протяжении всего хуления московских жен сидела с постным видом, скрывая удовлетворение, но при упоминании неведомых товаров не удержалась.
